Невинные рассказы - Страница 12


К оглавлению

12

На дворе стояла ночь, та слепая, досадная ночь, которая можетслучиться только в далеком, провинциальном городке, где откупщик еще недоведен кроткими мерами до сознания своей обязанности жертвоватьдостаточное количество спирта для освещения улиц. Злой и резкий ветер нессяпо улице, поднимая и крутя в воздухе целые столбы снежной пыли, взвизгивал, и завывал, ударяясь об углы домов. Хорошо, что Кобыльникову предстоялопройти не более тридцати шагов, а не то пришлось бы, ему, бедному, воротиться в квартиру и опять сесть за сочинение распроклятых стихов.

"Нобраз"! – взвизгнул вдруг ветер в самые уши поэта.

– Фу ты, черт! – пробормотал Кобыльников и, плотнее завернувшись вшинель, с усилием начал карабкаться вперед, утопая в сугробах снега, заваливших тротуар.

Но вот уж брезжит свет сквозь снежный туман: сначала он мелькает ввиде крошечного круга, но мало-помалу круг разрастается, и освещенные окнасоветничьей квартиры представляются взору во всем их заманчивомвеликолепии. Издрогший и измученный, врывается Кобыльников в переднююжеланного дома и долгое время поправляет потерпевшие от снега части своеготуалета. – А! молодой человек! милости просим! – встречает его хозяин дома, Иван Кузьмич Лопатников, – ну что, одолели капустниковское дело?

– Кончил-с, – отвечает Кобыльников и мысленно говорит самому себе: "Что, если б ты знал, что я, вместо капустниковского дела, целые три часакорпел над сочинением стихов?"

– То-то, а не то нас с вами новый генерал совсем съест!

Но, разговаривая с хозяином, Кобыльников улучает, однако ж, минуту, чтоб бросить взгляд в сторону, и с удовольствием примечает, что точно такойже взгляд выглядывает из-за елки и на него. Он спешит оставитьгостеприимного хозяина и всеми силами души устремляется туда, откудаблеснул ему теплый луч привета и детской привязанности.

Читатель! не знаю, живали ли вы в провинции, но я, которыйблагоденствовал в Вятке и процветал в Перми, жуировал жизнью в Рязани инаслаждался душевным спокойствием в Твери, я смею вас удостоверить, чтовоспоминания о виденных мною елках навсегда останутся самыми светлымивоспоминаниями пройденной жизни! Во-первых, какая-то умиротворяющая, праздничная струя носится в это время в воздухе, какая-то светлая, радостная мысль просится в душу при виде этих зажженных свечей, этихполных, румяных лиц, при звуках этого говора и смеха; а во-вторых, что запрелестные создания эти дети! как пытливо озираются их умненькие глазки! икак мало похожи они на своих отцов, тут же предстоящих и с томлениемвыжидающих момента, когда можно засесть за зеленый стол или приударить попитейной части! Иной родитель расползся поперек себя толще, лицо у него накруг швейцарского сыру похоже, даже носу словно совсем нет, а сынок у него, смотришь, шустренький, черномазенький, глазки так и прыгают, а носикримский, тоненький, словно выточенный; иной родитель похож на артиста, черноволосый, худощавый, бледный и вообще, что называется, интересный jeunehomme, а сынок у него похож на губернатора, который, в свою очередь, похожна копну. Вот и поди ты! Смотришь, бывало, на этих улыбающихся, кудрявыхдетей, смотришь и думаешь: неужели Ваня будет когда-нибудь советникомпитейного отделения? неужели эта резвая, быстроглазая Ляля будеткогда-нибудь вице-губернаторшей? И, подумавши, взгрустнешь потихоньку.

Коля, мой друг! не отплясывай так бойко казачка, ибо ты не будешьсоветником питейного отделения! Скоро придет бука и всех советников оставитбез пирожного! Но ты, быть может, думаешь, что ум человеческийизобретателен, что он и из патентов пирожное сделать сумеет – о, в такомслучае веселись, душа моя! отплясывай казачка с свойственною твоим летамбеспечностью и доверчиво взирай на будущее! Ляля, милый мой ребенок! Нескругляй так своих маленьких ручек, не склоняй так кокетливо головушку направую сторонушку, не мани так мило Митю Прорехина, ибо Митя не будетвице-губернатором! Скоро придет бука, и всех вице-губернаторов упразднит заненадобностью! Но, быть может, ты думаешь, что не в названье сила, что неисчезнет с лица земли русской чернилоносное чиновническое воинство, – о, втаком случае, мани, мани Митю Прорехина! ибо не малым будет он в этомвоинстве архистратигом!

– Принесли? – спрашивает между тем Наденька у Кобыльникова, который, пунцовый как вишня, стоит перед нею, переминая в руках шляпу.

– Я-с, Надежда Ивановна… я-с… я начал, но еще не окончил, – заикается Кобыльников.

– А я так думаю, что вы только похвастались, что умеете стихи писать!

И Наденька порхнула от него, как птичка.

– Я, Надежда Ивановна, много уж написал, – умолял вслед ей Кобыльников.

Но Наденька была уже далеко и щебетала, окруженная своими подругами.

– Ах, дай поскорее! – умоляла Нюта Смущенская.

– Mesdames! мы уйдем читать в спальную! – говорила Настя Поплавкова.

– Нечего читать! он только похвастался! он совсем и не умеет писатьстихи! – отвечала Наденька голосом, которому она усиливалась сообщитьравнодушный тон, в котором слышалась, однако ж, досада, – mesdames, мы егоне будем принимать сегодня в наше общество!

В это время Кобыльников приблизился.

– Наденька! – сказал он умоляющим голосом.

Наденька вскинула головку и взглянула на него так гордо, что бедныйпоэт внезапно почувствовал себя глупым.

– Вот еще новости! – сказала Наденька, и притом так громко, чтоКобыльников осмотрелся во все стороны и не на шутку струсил, чтобвосклицания этого не услышал папа Лопатников.

После того вся юная компания порхнула в другую комнату, оставивКобыльникова окончательно убитым.

12